БОЕВОЕ ПОДРАЗДЕЛЕНИЕ ПЕСНИ

Продолжаем знакомить вас с интересными людьми, в свое время работавшими в нашем Доме офицеров. Один из них  — известнейший в дореволюционном Ленинграде Исаак Руммель (1894-1964).

После революции заведовал киносекцией при Псковском исполкоме, был управляющим городским театром. В 1924 году переехал в Ленинград, работал заместителем директора кинотеатра «Баба-Яга», потом директором кинокартин на ленинградской кинофабрике «Белгоскино». В 1937 году Исаак Михайлович перешел на эстраду: был заместителем директора джазового коллектива под управлением Скоморовского. С 1940 по 1944 год стал директором эстрадного ансамбля под руководством певицы Клавдии Шульженко и ее супруга, артиста разговорного жанра, конферансье Владимира Коралли. После снятия блокады Ленинграда Руммель стал заместителем Театра эстрады и директором различных ансамблей Ленгосэстрады.

Сохранились его мемуары, рассказывающие о Великой Отечественной войне, блокаде, концертах в воинских частях и работе с Клавдией Ивановной, о тяжелых буднях фронтовых артистов. И, конечно же, о нашем Доме офицеров.

— 22 июня 1941 года я вместе с Ленинградским музыкальным ансамблем под руководством Клавдии Шульженко и Владимира Коралли был в Ереване. Как сейчас помню этот день. После летучего митинга, на котором все единогласно решили предоставить себя в распоряжение Ленинградского военного округа, я пошел на телеграф, чтобы сообщить об этом в Ленинград, а затем занялся железнодорожными билетами. В тот же вечер мы выехали и через несколько дней уже назывались фронтовым ансамблем Ленинградского Дома Красной Армии.  К нам прикрепили специальный автобус для переездов, всем выдали военную форму.  Штатский администратор Руммель отныне стал начальником ансамбля – техником-интендантом с двумя кубиками в петлицах гимнастерки.

Начался новый период артистической жизни.

Забегая вперед, скажу, что только за первый год своей фронтовой работы ансамбль дал 499 концертов. Пятисотый в торжественной обстановке прошел на сцене Ленинградского Дома Красной Армии 12 июля 1942 года.

Пятьсот концертов за год – внушительная цифра, принимая во внимание то, что концерты шли при непосредственном участии Клавдии Ивановны Шульженко. Для певицы подобная нагрузка просто немыслима. Но Клавдия Ивановна была поистине неутомима. Я ни разу не слышал от нее какой-либо жалобы. Ее исключительную дисциплинированность, хорошее настроение , чувство юмора можно было ставить в пример.  А с какой душевной теплотой относилась она к солдатам и командирам! После концертов, проходивших, как правило, в трудных и непривычных для нас условиях, бойцы окружали Шульженко плотным кольцом, и не было конца разговорам, шуткам, воспоминаниям. Можно было только удивляться, откуда у Клавдии Ивановны брались силы для этих долгих и задушевных бесед.

На войне искреннее, теплое слово и ласковый взгляд в одинаковой степени нужны и бойцу, и командиру, поэтому нет ничего удивительного, что за короткий срок Шульженко стала любимицей Ленинградского фронта. И не было, кажется, такой воинской части, где бы не выступал наш ансамбль.

Первый концерт проходил недалеко от Ленинграда, у летчиков, уже хорошо зарекомендовавших себя в воздушных боях с фашистами. Мы приехали в часть как раз в тот момент, когда они только вернулись из боевой операции.  Здесь же, на летном поле, недалеко от самолетов, около которых возились механики, состоялся наш концерт.  Зрители расположились прямо на земле.

Надо сказать, что в нашем ансамбле были отличные музыканты, но никогда я не слышал, чтобы они играли лучше. Чувствовалась какая-то приподнятость в исполнении.  

Настал выход Шульженко. По характеру своего дарования она лирическая певица, ее исполнение часто строится на полутонах, требует особой обстановки – кулис, света, а здесь кулисами была необъятная ширь летного поля, а прожектора заменяли яркие лучи солнца, светившего с безоблачного неба. Но Шульженко держалась так, как будто эта обстановка была для нее обыденной.

Летчики слушали Клавдию Ивановну затаив дыхание. Лишь один, стоявший в заднем ряду, заметно нервничал. Я подошел к нему и тихо спросил:

— Что с вами?

Летчик помолчал, вынул их пачки папиросу, тут же отбросил ее в сторону и сказал:

— Прямо не верится… Два месяца назад слушал Шульженко в Киеве, вместе со своим другом, А вот сейчас слушаю один… Друг недавно погиб. Не вернулся с задания.

Когда после концерта, по дороге домой, я рассказал об этом эпизоде Шульженко, она страшно разволновалась и долго выговаривала мне за то, что я не привел этого летчика к ней.

— Вы понимаете, — говорила она, у него горе… Надо было облегчить ему это горе. Поговорить с ним, посочувствовать. А вы… Равнодушный вы человек, — неожиданно закончила Клавдия Ивановна.

Выезды ансамбля в части были ежедневными, иной раз мы давали по два-три концерта.

Фронт все приближался и приближался к Ленинграду. Кольцо смыкалось. Я получил от начальника Дома Красной Армии Николая Лазарева категорический приказ с особым вниманием следить за передвижением ансамбля и беречь людей. Возвратившись с концерта, я лично докладывал ему обо всем, что было на концерте, а также – в каких условиях он проходил.

Мы выступали в блиндажах, в лесу, в палатах госпиталей, в кубриках кораблей, в каких-то глубоких подвалах, где были расположены цеха оборонных заводов, в землянках. Пришлось даже однажды давать концерт в огромной погасшей печи для обжига кирпича.

Большинство наших концертов кончались стихийно возникающими краткими митингами, на которых выступали бойцы и командиры. Слушая их выступления, я обратил внимание, что разными словами, но почти всегда они выражали определенную мысль. Эту мысль так сформулировал один из летчиков.

— Ваша боевая песня и музыка, — сказал он, — звучат как призыв к победе. Вы делаете одно общее дело с нами, солдатами. Дело, которое приведет к полному разгрому ненавистного человечеству фашизма.

Многие песни Шульженко родились на фронте. Во время встреч с защитниками Ленинграда рождались не только новые темы, но и самые слова песен. Сочинены они были в минуты затишья, на отдыхе, в перерыве между боями. Так появились новые слова песни «Синий платочек», очень популярной на Ленинградском фронте. Такими же популярными стали и песни «Боевые подруги», «Мама», «Голубые петлицы».

Песню «Голубые петлицы» Шульженко впервые исполняла на концерте у летчиков-ночников.  Так называли самых смелых и отважных воздушных героев, охранявших небо Ленинграда ночью. Командовал ими бесстрашный ас, капитан Мациевич.

Капитан Мациевич был искренним другом артистов. С каждым успевал поговорить, расспросить о работе, о домашних делах и всегда старался хоть чем-то накормить своих гостей.     Наш ансамбль часто выступал у него. Концерты обычно проходили в середине дня, так как у летчиков-ночников распорядок дня был особый. Они вставали поздно, поздно обедали, а перед ночными вылетами у них был отдых.

Вот в это время, часов около пяти, и устраивался концерт. В большой землянке, вырытой в лесу, собирались человек двадцать пять-тридцать.

Много песен пела Шульженко, в заключение она обратилась к слушателям:

— Сейчас  впервые исполню новую песню «Голубые петлицы». Ее я посвящаю славным ленинградским летчикам. Так получила свое боевое крещение эта песня. Провожая артистов, Василий Антонович Мациевич крепко пожал руку Клавдии Ивановне и сказал:

—  От имени летчиков спасибо за песню. Мы ее понесем на крыльях наших самолетов.  

И в самом деле, песня полетела и жила много лет. Уже после войны я слышал ее в исполнении хора военной самодеятельности и невольно вспомнил тот день, когда она прозвучала впервые.
Хочется вспомнить одного артиста, с которым нам пришлось встретиться в одном из госпиталей Ленинграда. До войны он проработал в нашем ансамбле почти год. Его звали Владимир Плисецкий. Его сценический псевдоним – Кастелио. Эстрадный танцор и режиссер Ленинградского мюзик-холла был хорошо известен не только ленинградцам.

Спустя два месяца после начала войны Владимир сказал мне:

— Я окончил институт Лесгафта, хороший стрелок, имею на своем счету пятьдесят прыжков с парашютом. Я хочу защищать Родину с оружием в руках. Отпустите меня из ансамбля.

И он ушел от нас. Поступил в десантные войска, был разведчиком.

Он находился в госпитале после одного из очередных заданий. На нашем концерте Владимир сидел в первом ряду, вытянув раненую ногу и отложив в сторону костыли. Перед своим выступлением Шульженко рассказала раненым краснофлотцам о нашем друге Кастелио, о том, какой он прекрасный артист и товарищ, и выразила надежду, что после войны он опять будет с нами, в рядах ансамбля. К сожалению, этого не случилось…

Кастелио был послан с ответственным заданием в тыл врага и погиб. Мы часто вспоминали его, чудесного артиста, храброго воина и патриота.

Однажды нас предупредили, что в ближайшие дни предстоит выезд на важный участок фронта. Работа там будет весьма трудная., выступать придется в лесу, может быть, прямо на снегу.

В один погожий зимний день в девять ноль-ноль утра нас выстроили в Доме офицеров Красной Армии, и начальник ЛДКА Николай Лазарев сказал, что мы отправляемся на Ладожское озеро, на знаменитую Дорогу жизни.

На берегу Ладожского озера перед нашими глазами развернулась грандиозная картина. По льду были проложены две довольно широкие дороги, по которым в двух направлениях – туда и обратно – двигался поток машин. Порядок поддерживался регулировщиками. Днем у них в руках были флажки, ночью красные и зеленые фонарики. Круглосуточно дорога чистилась и охранялась. Если фашистские бомбы разбивали лед, аварийные бригады, целая армия ремонтников, быстро прокладывали объездные пути, немедленно оттягивали в сторону испорченные машины, перегружая драгоценные грузы. Передвижные лазареты и дежурные медработники всегда были готовы прийти в случае надобности на помощь.

Вот для этих людей мы и должны были провести концерты.

Нас разместили в небольшой избушке, принадлежавшей полевому госпиталю.

Шульженко и весь ансамбль были готовы выступать немедленно, но командование дало указание предоставить нам пятидневный отдых. Всех на это время перевели на госпитальный паек.  Набрав немного сил, ансамбль приступил к работе.

Условия, в которых проходили концерты, были необычны. Лишь изредка мы попадали в какие-то наспех сделанные сараи или большие палатки, в большинстве же случаев выступать приходилось прямо на утоптанном снегу. Конечно, было трудно, но все понимали, что наши концерты нужны. Пусть на короткий срок, но это был отдых, разрядка, необходимая людям, чей человеческий труд сохранял жизнь осажденному городу.  И сознание этой нужности придавало силы и заставляло забывать обо всем. Примером для нас служили люди на трассе.

В заключение своего рассказа хочу привести  один абзац из статьи, помещенной в газете «На сраже Родины». Вот он:

«Беспримерный героизм ленинградцев в дни блокады будет прославлен в веках. Потомки с любовью помянут всех тех, кто всегда был с ленинградцами, своими родными бойцами».

Мне кажется, что право на память заслужил и фронтовой ансамбль, который начальник Ленинградского  Дома Красной Армии Лазарев однажды удачно назвал «боевым подразделением песни».

В материале использованы воспоминания Исаака Руммеля из книги «Без антракта».